НЕ БОЙТЕСЬ ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ! САМОЕ СТРАШНОЕ В НАШЕЙ ПРОФЕССИИ — ЭТО ПАССИВНОСТЬ.

Развитие советской градостроительной практики, слом эпохи, поиски новых подходов – история нашей профессии от Валерия Яковлевича Безлаковского, талантливого архитектора с безупречной репутацией.

 

Беседовала Антонина Шахова

 

А.Ш.: Валерий Яковлевич, вы родились в 1945 году, в год Великой победы, 2025 год и для Вас юбилейный. Родились в Перми. Ваша семья всегда жила там или это были вынужденные перемещения в годы Великой Отечественной войны?

 

Валерий Безлаковский: Мой папа был военнослужащий. Он воевал сначала в Финскую войну, затем в Великую Отечественную, был под Сталинградом в составе корпуса морской пехоты. В сорок третьем получил серьезное ранение и был направлен на излечение в госпиталь в Свердловск.

А моя мама, Валентина Дмитриевна, она как раз из Свердловска. Тогда студентки институтов ходили по госпиталям, помогали раненым, так они и познакомились. Отца потом выписали и направили служить дальше в Пермь. Ну, а в Перми уже я и случился.

 

Но архитектурное образование Вы получили в Душанбе. Как же так случилось?

 

В 52-м году отца командировали в Таджикистан, тогда еще в Сталинабад. Советский Союз прилагал много усилий, чтобы поднять на месте экономику, образование и вообще культуру, потому что республика была не очень развитая. И вот на усиление местных кадров тогда много кого посылали: педагогов, военных, строителей.

Сталинабад как раз один из таких городов в Средней Азии, который получил мощную поддержку ленинградских архитекторов, находящихся там в эвакуации. Был медицинский институт очень приличный, Русский драматический театр им. Маяковского, здание которого недавно прекратило свое существование.

Город, конечно, был не в самом блестящем положении: улицы грунтовые или мощеные булыжником. Хотя центральные здания уже были построены, поскольку Генплан города разработали еще до войны, тоже ленинградские архитекторы (генеральный план Сталинабада разрабатывался с 1935 по 1937 гг. в ленинградском Гипрогоре архитекторами Н. Барановым, М. Барановым, В Гайковичем, инженерами Г. Ситко, Г. Шелейховским — прим. редактора).

Это комплекс Дома правительства – такой трёхкрылый, если можно сказать. Его спроектировал ленинградский архитектор Стефан Лукич Анисимов (с его дочерью Ноной мы вместе учились в институте). Очень красиво, до сих пор вспоминаю, в таком а-ля классическом стиле.

Затем Стефан Лукич также сделал здание республиканской библиотеки, здание ЦК Компартии Таджикистана. Все было не выше трех этажей, потому что сейсмика 9 баллов в то времена не давала конструктивных возможностей строить что-то более высокое.В общем, очень сомасштабный человеку город, произведение архитектуры, остававшееся буквально до 90-х лет одним из самых уютных и красивых городов Средней Азии.

 

Вы упомянули Анисимова, а ведь был же еще и Айзикович, так?

 

Да, был. Айзикович тоже архитектор Ленинградской школы. Он, так сказать, занимался больше организационной и педагогической деятельностью. Построек у него меньше, но они есть. Из значимых вспоминаю Дворец Дружбы (Дом дружбы с зарубежными странами в Душанбе. 1974. – прим. редактора). Небольшое компактное здание, такой уже современной архитектуры, вертикальное членение солнцезащитных жалюзей, консоли уже прилично вынесенные, он в центре города находился, небольшой, но очень уютный. Там принимали различные делегации, проводили встречи, мероприятия.

Из архитекторов нужно еще вспомнить Шелухина. Виль Палыч был тоже видный архитектор, он спроектировал гостиницу «Душанбе». Трехэтажное здание, но уже в такой, совершенно современной, конструктивистской форме.

 

 

Да, получилось очень пластично — трёхчастная форма, горизонтальная такая плашка.

 

И она очень масштабно сидела на площади, потому что и композиция этой площади тоже прекрасная. Это была аллея от вокзала железнодорожного, ну метров, наверное, 500−600, широкая такая улица с центральным бульваром, который завершался памятником Айни, писателю, классику таджикской литературы. И прямо на него выходил как раз Краеведческий музей (теперь Таджикский государственный институт изобразительного искусства и дизайна – прим. редактора), тоже трёхэтажное здание с полупилонами, они поворачивали, как шарниры, крылья, определяя направления двух улиц.

 

Айзикович и Анисимов у меня еще ассоциируются с педагогической деятельностью в Таджикском политехническом институте. Сейчас это Таджикский технический университет имени академика М. С. Осими. На сайте университета до сих пор есть информация о том, что в 1968 году был первый выпуск архитектурного факультета – семеро первых архитекторов республики, подготовленных на таджикской земле. Особенно подчеркнуто, что проекты В.Я. Безлаковского и В.И. Кожинова были отмечены Дипломами на Всесоюзном смотре-конкурсе. Кстати, какую тему Вы выбрали для своего дипломного проекта?

 

«Дом дружбы», знакомо уже, да? Конечно, он совсем был другой. Это был такой трёхэтажный горизонтальный объём, и на него было насажено две вертикальные лестницы и гостиничный корпус. Затем круглый конференц-зал, всё это на больших пандусах, свободная композиция, неординарно по тем временам. Руководитель, кстати, у меня был Ерзовский Эдуард Владимирович.

 

Эдуард Владимирович и у нас преподавал архитектурное проектирование! Валерий Яковлевич, перед тем как спросить про Ваших учителей, я просто не могу не задать наш любимый вопрос. Почему архитектура? Понимание профессии уже было частично сформировано, имелась какая-то художественная подготовка? Или же напротив, вообще ничего не было, и просто манила романтика?

 

Почему?.. Ну, потому что в средней школе у нас  разные дисциплины были, в том числе уже тогда были уроки черчения.  Преподавал нам Вениамин Григорьевич Иванов.  Он был инвалид войны, с перебитой рукой. Но при этом блестяще на доске, мелом, с теми грубыми линейками и треугольниками вводил нас в мир черчения. Он обладал каким-то великолепным чутьем, так сказать. Для многих это дисциплина вообще неподъёмная, понимаешь? А он нас как-то потихоньку, деликатно, от карандаша к туши перевёл. Он нас научил вычерчивать вот эти все замысловатые детали в разрезах, в проекциях.

А помимо этого он давал рисунок, но это уже как факультатив. Нас ходило несколько человек, потихоньку рисовали гипсы, стандартный учебный набор. И вот где-то это все у меня отложилось. Поэтому когда я услышал, что будет набор на архитектуру, сказал себе: «Да, наверное, это моё!» Так и случилось.

А вообще я же сначала поступал в школу КГБ, хотел пойти по стопам отца, но что-то туда не сложилось, по каким-то параметрам не подошел.

 

И поступили сразу, со школьной базой?

 

Ну, тут уже было немного другое дело: ради эксперимента, в который, прямо скажем, не все верили, для первого набора (это человек 20) устроили подготовительные курсы перед поступлением. А это были фактически уроки рисования. И вот эту дисциплину вёл прекрасный художник Грудин Иван Семёнович. Я до сих пор его помню, уважаю. Сколько он нам дал,  18-летним девчонкам-мальчишкам, которые, задрав нос, пошли на архитектуру и не умели в массе своей практически ничего.

 

А кого еще из своих учителей вспоминаете теперь?

 

Преподаватели — все молодые рабочие архитекторы.

 

 То есть они же и практики были одновременно?

 

Да, разумеется. Они вечерами приезжали к нам на консультацию, подтягивали нас, учили. Результат получился хороший: всех, кто смог закончить, разобрали, и работали они всю жизнь успешно.

Ну, вот Эдуард Владимирович Ерзовский —  он после питерского института. Неумывакин Сергей, Смирнов Геннадий, Соломинов Геннадий  — это еще молодые, но уже все маститые, опытные архитекторы, все могли рисовать великолепно. И что важно – работали в любом материале. Это и уголь был просто, и акварель прекрасная, и графика. Владели.

 

Разобрали, как Вы сказали, всех. Вот Вам удалось попасть в ГПИ «Таджикгипрострой», верно?

 

Тогда в Таджикистане было несколько проектных институтов, это был Гипрострой, Гипропром, Гипросельхоз, Гипроводхоз, ну и всё, пожалуй. Ну, тут первый выпуск. Тогда же четко распределяли, по решениям комиссий все. У нас 3−4 человека попали в Гипрострой — в головной территориальный проектный институт. Ну, по всем остальным институтам понемножку распределили, чтобы прослойка какая-то архитектурная была в поддержку ветеранам. Вот так и началась моя трудовая деятельность. Это был 1968 год.

 

Итак, 1968 год,«Таджикгипрострой» — значит, Вам удалось поработать с Александром Макухой над лагерем «Горная сказка»?

 

О, сейчас я тебе расскажу предысторию. Была такая практика – в первый год студенты Политехнического института должны поработать на производстве, непосредственно на стройках. К нам это тоже относилось. И вот мы молодые, неоперившиеся, ходили, искали, кто бы нас взял к себе. А в тот момент как раз велись две ударные комсомольские стройки – Нурекская ГЭС и Таджикский алюминиевый завод.

 

Это тот, что в Регаре, теперь Турсунзаде?

 

Да-да, как раз он. Эти два объекта, фактически, составили основу промышленности Таджикистана. При Управлении  «Нурекгэсстрой» было проектное бюро, там работал как раз Макуха Александр Иванович. Он постарше нас уже был, на десяток лет точно. Удивительной энергии человек, такой живой, подвижник всего и вся, любитель и посидеть, и поговорить, и похохмить.

И вот я попал к нему в группу, в которой работали инженеры гражданской направленности. Нурекская ГЭС — это ж промка, а сопутствующая инфраструктура нужна обязательно — жильё, детские сады, ну, в общем, всё-всё, там ведь не было ничего совершенно. И вот как раз в числе всего прочего мы получили заказ и на пионерлагерь.

 

То есть задание спускалось общее на все, оптом, так сказать?

 

Ну конечно. В долине реки Кафирниган получили землю. Задание – построить лагерь для детей строителей ГЭС. Александр Иванович и говорит мне: «Давай, вот тебе палитра, пробуй!». Ну и начали пробовать. Там красивый такой плёс, поворот реки, небольшое ущелье, в общем, такая очень живописная структура.

И мне тогда показалось, что будет уместно сделать не как раньше строили — бараки такие, где койки отрядные стоят, марлечкой затянуты проёмы, а создать такую штучную композицию из отдельных объёмов. Посадить их по рельефу, сделать рекреационную зону на плоском пляже, около воды, с летним кинотеатром, амфитеатром. Потом бассейн рядом для взрослых ребят, детский плескательный бассейн, ну и ещё мелкие там какие-то сопутствующие сооружения.

Был сделан генплан, размещено основное здание — приемный корпус, администрация, блок питания, строился мост через реку. А на следующем участке уже такая более разжиженная спальная зона.

А еще мне тогда казалось, что этот самый спальный корпус может получить интересную форму плоского яйца, на ножке, как грибочек. Такой макет был сделан, мы прошли все согласования, техусловия получили, дело пошло —  и тут у меня кончилась практика, надо было уходить.

Ну, а когда более предметно взялись за работу инженеры, то всё это превратилось немножко в другие, более альпийской структуры прямоугольные домики.

 

 

Да, домики получили складчатые кровли. Но ценно то, что Ваш композиционный замысел, типология были сохранены. Именно их отмечают, когда говорят про «фишки» этого места.

 

Да, осталась идея. Он был построен, жил довольно долго, буквально до 90-х годов. А в 90-е уже не работал, разрушался, население разбирало на свои нужды, наверное. Но это вот был мой первый архитектурный опус, так сказать.

 

Архитектурно-градостроительный даже…

 

Да-да! Пришлось сразу окунуться с головой в работу, нормы изучать. Вот что Александр Иванович привил мне, так это понимание важности реализации. Он говорил, что ты можешь изобретать всё, что угодно, но если не выдерживаешь нормы и не понимаешь, как работают конструкции, то всё это лишь бумага. И вот здесь помогла как раз  школа Политеха, где помимо чисто нашей специфики —  истории искусства, рисунка, проектирования — давали высшую математику, конструкции, в общем, всю-всю строительную сцепку.

 

Мощный основательный подход. Но и масштабы задач, стоящие перед проектными институтами были впечатляющие – создавались целые города: Пенджикент, Турсунзаде, Куляб.

 

Да, коллектив был мощный. Институт, а это 700 человек, структурно делился на отделы: отдел планировки, занимавшийся только генпланами городов, отдел районной планировки, при нем целый отдел экономистов. Потом электротехнический отдел, газовики, слабые токи, водоснабжение. Был отдел оформления проектов, отдельно отдел калькировки. Слышала же про синьки?

 

Да, конечно, даже держала в руках.

 

То есть это производство, где аммиаком на светочувствительной бумаге закреплялись калечные чертежи. Ну и последнее — архитектурно-строительные отделы из 3-4 мастерских по 10 человек в каждой, иногда чуть больше. Было три отдела: два архитектурно-строительных и один типового проектирования.

 

А в типовое проектирование попадали наиболее удачные индивидуальные проекты?

 

Нет, чуть сложнее. В общем смысле была политика развития территориальной строительной базы. Типовые серии разрабатывались специально, налаживался их выпуск в регионе. Но случалось и другое. Я вернусь немного назад к началу моей деятельности. Первым моим самостоятельным проектом был общественный туалет.  Вот здесь, вспомни, где-нибудь есть туалеты на улицах?

 

Разве что в парке..

 

Ну вот, а в Душанбе совсем не было. Я предложил круглое в плане полуподземное сооружение, посередине перегородка. С двух сторон по лестницам спуски. И вот что еще — у меня пунктик: все наружные лестницы должны быть 12 на 38, это комфортный шаг.

 

Сейчас бы это назвали доступной средой.

 

Это просто человеческий масштаб. Так вот, размещался общественный туалет в центре города, в сквере, возвышаясь сантиметров на 80 над газоном.

И он как-то сразу приобрел статус типового, представляешь? Он оказался настолько дешёвым и в то же время востребованным, что его, наверное, десяток раз ещё построили: и в Душанбе, и в других городах республики. Необходимая вещь. Но это редкость, в основном разрабатывали изначально типовые проекты. Кстати, Ерзовский был одним из авторов новых серий со сложными архитектурными солнцезащитными элементами. Это мы здесь ловим инсоляцию, а там — наоборот, желательно, чтобы минимальное количество солнечной энергии попадало на фасад. Так вот, в этих сериях в зависимости от ориентации секции по сторонам света были варианты разного расположения солнцезащиты: угол наклона, горизонтально, вертикально. Температура в квартире к вечеру 40-42 градуса, на жару теплотехнику вряд ли считали.

 

А ведь солнцезащитные элементы как раз давали возможность для создания выразительных фасадов. Появлялась богатая пластика, то, чего в массовом строительстве не могли позволить себе архитекторы того времени в наших широтах. Взять, например, вашу гостиницу в Душанбе. Она, кстати работает до сих пор. Мы нашли ее фото, и что поразило — она получила капсульные лоджии, получился интересный запоминающийся образ. Эти крупнопанельные элементы были экспериментом?

 

 

Да ты что? А вот у меня ни одной фотографии не осталось. Там была такая история. Это был заказ управления делами ЦК Компартии Таджикистана. Вызывает меня директор Хомяков Виктор Михайлович и говорит: «Слушай, тут какое-то надо общежитие на 200 мест сделать, на, посмотри!» И кидает мне стопку бумаг. А там в самом конце (он до него не дошел) приложение с требованиями наших боссов. Я как посмотрел — ёлки-палки, это же отель. Четыре звезды. В самом деле, тогда я немножко интересовался гостиницами. И место прекрасное, это на главной улице, немножко в глубине участок, свободный совершенно, рядом Ерзовский строил свой Дом политпросвещения, прекрасное здание, гармоничное.

Ну и начал я соображать там, сначала прикинул объёмы. Ну вот планировочная структура собралась, а сундук сундуком, стена с дыркой, окна и всё, ты понимаешь? И балконы какие-то невнятные, то ли жилье, то ли нет.

И вот как-то мелькнуло, что если яйцо разделить, то получается четыре почти что полусферы. А потом на абсолютно циркульных радиусах разобрал форму, и сложилась вот эта вот структура. Макетик сделал, посмотрел, вроде ничего, такого ещё не было. Ну и всё,  дальше согласовали в ЦК, отдали в работу,  как индивидуальное железобетонное изделие.

Я вспоминаю куратора стройки, молодого парня по фамилии Юсупов. Его только взяли в аппарат ЦК, после института тоже, и вот он рыл землю. И вот с его помощью много удавалось.

 

И финансирование, и материалы приличные, и индивидуальные изделия, наверное?

 

Да, и инженерия. Там было центральное кондиционирование. Да, а главное – витраж в центральном холле! Шесть метров литого стекла, представляешь?! Автор – художник Женя Просмошкин. Как-то мы столкнулись, я и говорю: «Вот давай, посмотри, что можно здесь будет сделать. Только имей в виду, эти друзья ничего у тебя конкретного не пропустят, никаких там многофигурных тематических излишеств. Изобрети что-нибудь!» И он изобрел прекрасный такой абстрактный витраж. В общем, можно думать, что это и землю пашут, и сено косят, и танцуют. И самое главное, что это чистый юг. Кругом полумрак, и тут в лоб свет и мраморный белый пол. Жаль, не осталось ничего.

 

Валерий Яковлевич, интерьер претерпел изменения, но витраж сохранился. Благодаря туристам, которые делятся своими впечатлениями в сети, мы смогли найти его фотографии.

 

 

Отлично. Кстати, Женя отливал его на заводе в Минске. Там стоимость вышла, как полгостиницы этой почти. А еще удалось набрать более мелкими витражами перегородки между лестничными клетками с боковым светом и коридорами. Полумрак — и тут отдушка такая, полупрозрачный витраж. В общем, честно говоря, мне вот это понравилось, чисто по вкусу, так сказать.

 

 А ведь Вы запроектировали гостиницы и в Регаре, и в Кулябе, и все они до сих пор функционируют. Единственное, нам показалось, что их немного иначе остеклили, в Кулябе появились арочные заполнения на лоджиях.

 

Да, это новодел, там было все более-менее спокойно, без изысков а-ля национальной архитектуры.

 

Перенесемся в Регар (теперь Турсунзаде). Помимо гостиницы у Вас там много построек: профилакторий Алюминиевого завода, детский сад, училище.

 

Да, как я уже говорил, у нас было две большие стройки – Нурекская ГЭС и Алюминиевый завод. Нашему отделу достались инфраструктурные объекты для последнего. Самый интересный объект там у меня был — городок в городе.

 

Это как?

 

Ты представляешь себе технологию производства алюминия?

 

Мои познания заканчиваются санитарно-защитной зоной по СанПиНу.

 

Ну вот, производство вредное. Выбросы фтора, он при соединении с влагой в воздухе образует плавиковую кислоту. Это очень вредная гадость, поэтому завод расположили в 5-6 километрах от города, выделив санитарно-защитную зону со специальным озеленением. Так вот, тут французские специалисты предложили нам свои изделия, которые снижали вредность. Обожжённые аноды. Только нужно было строить отдельный цех. Они приехали на шеф-монтаж, им же надо где-то жить, с семьями.

Ну и сделали мы такие сблокированные дома, в кирпиче, лаконичные, спокойные, плашкой такой. Плоские кровли не получились тогда, из-за перегрева. Квартиры двухъярусные, большие лоджии, каждому небольшой гараж.

В наших представлениях тогда французы должны были, конечно, пить вино, в ресторанах отдыхать. Ну и вот уже барчик небольшой сочинился, кинозал. Бассейна по заданию не было, но из контекста напрашивалось.

Ну, в общем, вот по мелочи набралось, то есть получился такой небольшой городок, до производства километров десять, на машине без проблем.

 

Уникально. С нуля строили города, градообразующие производства, продумывали опорную сеть медицины, образования. Размах впечатляет. А как вы оцениваете современную градостроительную политику Душанбе? Мы пытались найти новый генеральный план – выяснилось, что это довольно непросто. Пока от того, что видим в открытых источниках, есть впечатление лоскутности.

 

Того Сталинабада, как города, больше нет, идет возврат к унифицированной деревне. Исторические здания сносят. Здания ЦК Компартии Анисимова нет, театра им. Маяковского – тоже. Снесли чайхану «Рохат», симпатичная табакерка такая была, чисто сделанная, там работали ленинградские архитекторы, расписывали местные мастера (архитектор К. Терлецкий, инженер-архитектор Д. Гендлин, народный мастер М.Алимов – прим. редактора)  – тоже убрали.

 

 

Снесли почтамт, кинотеатр «Джами» (первый панорамный кинотеатр в стране – прим. редактора), много, что еще. Площадь осталась, а здания уже не те. Меняется масштаб города, ощущение гармонии, человечности уходит. Сейчас это превращается в такой современный мегаполис со всеми плюсами и издержками этого дела.

Такие локальные куски пока получаются, где расчистили от старья, от кирпичных, пятиэтажек — там вот выросли эти грибы. Пока зрение было, я следил за развитием, смотрел много. Это абсолютно лысые фасады, понимаешь, фасад с дырками. Без сквозного проветривания жить там невозможно, я тебе скажу.

 

Что же случилось?

 

Случились 90-е. Два противоборствующих лагеря, войска на улицах, бесконечные митинги, потом и оружие было применено. Конечно, это сразу сказалось на питании, магазины опустили. На полках стоял основной натюрморт — трёхлитровые банки с зелёными помидорами. Перебои с хлебом, с основным продуктами. Структура разрушилась — и всё посыпалось, как говорится. Тогда мы поняли, что надо уезжать.

 

Почему выбор пал на Тулу?

 

Почему? Потому что Ерзовский был уже здесь главным архитектором. Он уехал раньше. Тогда мэр был Николай Егорович Тягливый. Вот с Эдуардом Владимировичем мы с ним встретились, и он меня отрекомендовал, говорит, вот болтается человек, надо на работу где-то его устроить. 50 лет я праздновал уже здесь, работая в ПСО «Тулагорстрой». То есть, у меня вторая часть жизни началась с 50 лет.

 

Это, примерно, как в том известном фильме – теперь я точно знаю, в сорок все только начинается. Тут только не, в сорок, а в пятьдесят. Итак, Тулагорстрой – они занимались массовым жильем, верно?

 

ПСО занималась привязкой  типовых домов, довольно скромной объем был. Генплан, домик один посадить, вертикалка, сети, проект организации строительства. Пожалуйста, все. Завод работает на штуку, поставляет на стройку. Удивительно было то, что люди, которые там сидели, в основном женщины, не выходили на место. Вот получили задание и начали ковыряться. Я спрашиваю: «На участок-то съездили?». А они мне: «А зачем, вон у нас съёмочка есть и всё».

 

Какой контраст с привычным подходом.

 

Я это поломал, честно говоря. Сразу пришёл к директору, говорю: «Работать будем так – у нас УАЗик есть, будем использовать» И все — съездили, посмотрели, обсудили и сделали. Ошибок не было.

 

Потом был поселок в Черни?

 

Да. Небольшой посёлочек, для духоборов. Ну, а затем такая история. Удалось перехватить интересный заказ. Фирма «Parsons», по-моему, американская, объявила тендер на проектирование жилого дома для офицеров, которые выводятся из Прибалтики, 65 квартир. Участок на Перекопской, между школой и хлебозаводом, там бараки стояли такие, под снос.

Ну, поковырялся я, из этих панельных домов такая композиция вышла, четыре секции по рельефу, этажей девять можно. И в конце по генплану было пятнышко такое — какое-то общественное здание, аптека, что ли. Ну, собрали все бумажки, показатели, всё такое. Отправили. Звонок: «Слушай, мы выиграли этот тендер!» Елки-палки! Ну, давайте делать!

Мы уже в работе дособрали эту схему. Ну, кусочек земли — он же есть, понимаешь? Ну что такое аптека? Напротив тоже панельный дом стоит, на торце у него магазинчик двухэтажный. Это Борисов Сергей ещё делал как раз. Ну, а я что-то посмотрел инсоляцию, свет висит откуда надо, спокойно можно сажать еще. Получилась индивидуальная торцевая кирпичная секция на 30 квартир, с Сашей Поленовым мы ее сделали. Контора в плюсе за счёт количества, основное финансирование было от американцев. Все заработали.

 

 

А дом, в котором мы сейчас находимся тоже Ваш?

 

 

Да, я автор. Так вот, потом трест лопнул, в девяносто шестом. Полгода безработицы.

 

Это мы плавно подходим к периоду администрации?

 

Нет, еще нет. При «Центргазе» тогда было проектное бюро. С его директором мы были шапочно знакомы, и я подался к нему. Первый проект – Груманты. Отдыхала там?

 

 Да, случалось.

 

Там было два этажа вот этих трёх корпусов, и всё брошено. Надо было продолжать стройку. А до этого побывал в Грузии на горнолыжном курорте Гудаури. Так вот там структура отеля была сделана так — он полутораэтажный, распластанный, Скатная кровля, уровень коридора – вход в  номер и общественная зона, а над ней в объеме кровли спальня. И здесь я прикинул, по ширине то же самое получается, мы не теряем объём, комфорт увеличивается.

И вот мы с Юрой Кондратьевым это всё запроектировали, согласовали с тогдашними начальниками Газпрома, и пошла стройка. Потом уже аппетиты подросли — конюшня, манеж, баня. В общем, всё это зажило и начало работать.

 

А реконструкция «Арсенала» была в это же время?

 

Да. Тут надо сказать, что и Груманты, по сути, были загородной спортивной базой тульского клуба, газовики их спонсировали. Тогда «Арсенал» был впереди, были деньги, парни бегали, их поддерживали. Мы сделали полную реконструкцию подтрибунных помещений, самих трибун, заменили сидения эти деревянные. Но главное —  поле. Были понты: «А мы будем целый год играть на натуральном газоне  с подогревом!».  Угробили, конечно, и времени, и денег море, все это оказалось фикцией, конечно.

 

Нерабочая тема в наших широтах?

 

Абсолютно. Там в принципе все бессмысленно оказалось: и календари игр не совпали, и все эти импортные газоны, которые привозили вагонами, не приживались, система полива не работала. Сдались, положили искусственное покрытие.

Кстати, и контора потом прожила недолго. Мы только здание Центргаза на Менделеевской сделали. Там, кстати первое применение «Пластбау» было, бетона в тёплой опалубке. Ну и всё, потом все это сдохло, все разбежались. И вот тогда я как раз попал в администрацию.

 

Меня всегда интересует причина перехода от активной практики к административной работе, трансформация архитектора в чиновника-архитектора.

 

А я  что-то походил, и нет ничего кругом, ты понимаешь, всё. Закончилась архитектура, «Гражданпроект» отмирает, Андрей Клепанов ушел на пост главного архитектора. Ну и как-то встретились, он говорит, приходи, попробуй.

 

Тяжело было перестраиваться?

 

А я ж абсолютно не соображаю в этой штуке. Это Андрей, он там как рыба в воде. А я этот расклад не могу терпеть, чинопочитание и весь этот расклад. Не мое это. Вот тебе случай: бумаг там навалом идёт, вот приходит документ, а на нем бегунок — Безлаковскому, то да се, Клепанов расписал. А я смотрю, ничего не понимаю, о чем там, ничего. Ну, я ему прямо на этом бегунке отписался обратно.

 

Изящно!

 

Терпел я года полтора или два, да. А там заходились просто от моей тупости. Вот со временем Андрей переселил меня из второго кабинета в приемной, в третий, подальше.

 

Обозначил Вам тенденцию, так сказать.

 

Да, мягко показывая, намекая, но не в лоб. А Виктор Жежома в это время как раз организовал свою мастерскую, ну и приходили они часто с какими-то вопросами. Я сообразил, что дальше хуже только будет, поэтому с Виктором связались. Говорю, на работу возьмёшь? Ну конечно, отвечает. Ну и я в один день все решил. Мы тогда арендовали три помещения, архитекторов было четверо: Серёжа Царахов, Лиля Дронова, Саша Гуденко и я. И вот потихоньку, 25 лет и прошли.

 

За это время очень много наработано.

 

Сначала было, конечно, трудно. Трудно в материальном плане, потому что работы много не было. Но спас нас нефтяной бум — заправки. Парни разобрали всю нефтянку, и надо было её реализовывать. А как? Розница через колонки. И вот по всем дорогам оттуда пошли у нас заказы разных фирм, разных мировых марок, которые светились практически на всех «лучах» от Москвы. И вот мы оперились, поднялись немножко, и как раз состоялся контракт с фирмой «Ташир».

 

Мы говорим о ТРЦ «Калуга 21 век»?

 

Да, один из первых наших объектов такой типологии.

 

 

А потом пошли и другие торговые центры. В Орле сделали тысяч 60 квадратных метров. Не без проблем, конечно. Маркетинг там был проигрышный, он на въезде в город, отстранённо так. Все же такие объекты должны быть интегрированы в ткань города, транспортно, пешеходно.  А там километра 4 надо ехать на машине. Да и рельеф сложный был. Но построили, жив, работает до сих пор. Потом тот же «Рио», вместо палаточного этого гадюшника, «Инд Гарник» на площади, первая очередь. Знаковое из нашего коллективного труда – это «Утюг». Инвестор был китаец, представляшь?

 

Но сотрудничество с «Таширом» продолжалось?

 

Да, они делали анализ недвижимости на какой-то территории, и которая была или убыточная совсем, или прекращала функцию и выкупали ее. В основном это промпредприятия были. И потом поручали нам из этого сарая сделать торговый центр с современными технологиями, механизмами, и все этим занимались.

Вот, например, в Саранске. Он пряничный городок такой, фасады так покрашены всегда живенько. Речушка течет, не припомню название, от нее парадное авеню. Тут же стоит великолепный храм Ушакова, оказалось, делал его мой приятель, Володя Бродовский (авторский коллектив С. П. Ходнев, Л. Н. Кирдяшова и В. А. Бродовский.- прим. редактора).

 

 

Он в свое время тоже уехал из Таджикистана, почему в Мордовию – не знаю. Так вот он строил этот храм, полжизни своей оставил. К сожалению, несколько лет назад он ушел, что дальше там с его мастерской я не знаю. Ну так вот, чуть в стороне стояла промовская болванка, трёхэтажное здание типографии советских времён, в промоконструкциях, колонны, капители, балки…

 

Как из учебника Шерешевского…

 

Да, да.. И вот довольно серьёзно получился у нас такой объект. Расширили, надстроили. Ну, что тебе рассказывать, что значит в коробку вписать новую технологию и функцию, чтобы и фасады были какие-то более-менее? По крайней мере, удалось сделать. Проект защищали у губернатора, успешно, теперь живёт, работает. Там ж чемпионат мира по футболу проводили, приличный стадион поставили, так что гостям было где провести время.

Был еще торговый центр в Архангельске, на месте троллейбусного депо.

 

Значит, не только в Туле закрываются троллейбусное депо?

 

Да, только территориально он немножко на окраине города, тоже сомневались на счет локации. Но там есть район жилой рядом. Он, кажется строится до сих пор, там условия все же сложные мерзлота, гидрогеология.

А в Югорске, где штаб-квартира компании «Тюмень-Трансгаз»,  у нас получилось построить гостиницу на 200 мест.

 

 

Опыт у Вас колоссальный! А еще Вы же довольно длительное время были членом Градостроительного совета Тульской области.

 

Да, было дело.

 

Как вы вообще оцениваете, точнее даже, как Вы видите такую важную связь чиновников и архитекторов, диалог  профессионального сообщества и власти? Вот тот механизм, который сейчас существует, он продуктивен?

 

Нет, он и не был никогда рабочим. Ну вот смотри, состав там этой группы: в лучшем случае — это приглашённые люди разных профилей, специальностей, и они судят об архитектуре, как цвет смотрится, не смотрится, как это вообще живёт, функционирует.

Раньше, даже вот в мою бытность в администрации, мы проводили архитектурный совет, никакой не земельный. То есть рассматривали именно объекты с архитектурной точки зрения. Что-то советовали, что-то браковали, но это было честно, профессионально. Сейчас это сложно, при таком давлении и состоянии экономики. Идеальное проектирование возможно только если у тебя хороший, прямой инвестор-заказчик, который тебя слушает. Хотя это тоже редко бывает.

 

Это правда. Ну, а какие пути видятся?

 

Я не вижу выхода, пока, так сказать, рубль будет дороже карандаша.

 

Удивительно, ведь архитектор может в каком-то смысле сэкономить без потери архитектурного качества, просто профессионально сработать.

 

Конечно, не только может, он и обязан это делать. Наверное, надо ждать, всё равно это бесконечно не может продолжаться, всё равно это найдёт какой-то выход, должно произойти изменение сознания всего общества, когда оно перестанет быть инвестором в одной части, и потребителем — в другой. А так вот чтобы сегодня-завтра как-то изменилось – я пока не вижу предпосылок. Мы строим миллионы квадратных метров жилья, а миллионы людей купить его не могут. Это же непорядок тоже. Как создать молодые семьи, где жить, где наша демография?

 

Ну, сверхурбанизация этому тоже не сильно способствует. Мы строим нечеловеческих масштабов районы, уплотняемся за счет возможности, которую заложил советский институт градостроительства со своим модернистским взглядом на масштаб города. А может, надо возвращаться к концепции малых городов или к принципу субурбии,  к малоэтажному строительству?

 

Я тебе здесь возражу. Это немножко мечты: любой маленький домик все равно дороже квартиры в человейнике.

 

Ну, в абсолютном эквиваленте стоимости жилой единицы для конечного потребителя — да: земля, сети, дом.

 

А если у населения нет средств на это приобретение минимальной квартирки, то все разговоры о городе — саде с индивидуальными домами, они пока, так сказать, преждевременные. Такой вот дикий капитализм, и я не боюсь этого слова, понимаешь? Да и в принципе, смотри, фетиш-то нашего условного среднего обывателя – это картинка из западного фильма. Мы хотим, чтобы как у них. Стремимся достичь благосостояния, которое те складывали веками колониального господства. Это же тоже надо преодолеть.

 

В общественном сознании?

 

Сначала хотя бы в сознании. Это вопрос времени. Надо просто прикладывать усилия. И победа будет за нами!

 

Да, Валерий Яковлевич, поддерживаю! А в свете этого, что бы Вы могли пожелать студентам, молодым архитекторам, тем, кто только вступает на очень интересную, сложную дорогу. Дайте им напутствие!

 

Не бойтесь что-то делать! Самое страшное — это пассивность, а в нашей профессии — тем более, потому что за нашей профессией стоят сотни тысяч людей, которые ждут работу. Работа — это сейчас основополагающая вещь для твоей жизни, твоего благосостояния. Ты должен сделать все добротно, понятно, дешево и доступно. Вот я пожелал бы молодёжи пробовать такой путь. Он непростой. Требует, не побоюсь этого слова, самоанализа. Кто ты есть? Что ты есть? И что ты можешь? А не просто: «Я так хочу!» Это еще нужно заработать.

 

То есть ты должен доказать, что именно твой вклад, твоя идея достойна реализации?

 

Да, у нас абсолютно прикладная профессия, никаких других определений нет. Чтобы сделать космический корабль, нужен генеральный конструктор и его идея. Так и здесь: архитектор — это именно идея. А дальше включаются сотни человек, которые пойдут за тобой, будут помогать, если твоя идея правильная, конечно. Таков мой опыт. Как смог, так поделился.